[глупое и необъяснимое]

Без названия.
Машка медленно поднималась по лестнице, едва переставляя стройные, увитые замысловатыми сандалиями ноги. Она была пьяна.
«Машка-Японец» – так дразнили ее в детстве за прямые черные как смоль волосы и резкие высказывания в адрес парней, которые желали иметь ее рядом с собой.
Добравшись до квартиры, она встала на колени и вывернула содержимое изящной косметички на коврик – ключ было невозможно достать в таком состоянии, а обнаружить его среди золотых коробочек и бутылочек не представлялось возможным.
Сдерживая кашель, тошноту и подступающие рыдания, Машка выбрала из блестящего разнообразия тонкий резной ключ и попыталась вставить его в замочную скважину.
Ключ не поддавался. Выругавшись, Машка мутным взглядом посмотрела на ключ – еще бы он подошел, это был старый позолоченный пароль к секретеру ее бабушки, который как антиквариат хранился у нее на даче в подмосковном Рогово.
Скинув с молодого стройного тела расшитое бисером платье-чехол, смахнув мысль о не смытой косметике, Машка с ревом укуталась в тонкий шелк простыни, пиная ногой мягкого доброго мишку Котишку. Кот Гаврюша неуклюжим приведением скользнул в комнату. Машка уткнула нос в мягкий пятнистый бок. Утро вечера мудренее.
На работе откровенно не сиделось. Ночь терзала Машку грозовыми раскатами, завыванием ветра и Гаврюшкиными сражениями за территорию под одеялом. Голова была тяжелая, и мысли в ней бродили неспешными овечьими стадами. Кофе не прогонял ни хмель из головы, ни мысли о бабушкином секретере, казавшиеся инородными среди вполне реальных их собратьев по стаду.
-Машенька, что с тобой? – спросила ее седая женщина секретарь из головного офиса. – Ты больна?
-Здорова, как войско самураев. Шутка камнем сорвалась с губ и глухо рассыпалась бусами по офисному паркету.
-Прости, детка. – Детками она называла всех в офисе, включая старика сторожа, который сам годился ей в отцы.
Машка вертела в руках скрепку и кусала сочные ярко накрашенные губы. День тянулся вяло как сыр на недопеченной пицце. Поймав после работы машину до Рогово, Машка нервно закурила на заднем сиденье. Пепел оседал на воротнике модной рубашки в горошек и цепко ложился на подведенные блеском губы. Легкая сигарета пьянила не хуже кальяна на коньяке. Водитель, видно испугавшись решительности офисной дамы, без возражений взял новенькую купюру, и, не проверив, сунул ее в карман.
-Такая молоденькая красивая дама…
-Закончим на этом, – оборвала его Машка. Меня Машка-Японец зовут – везите молча и скоренько.
Машины сбивались в напряженные пробки и нервно блеяли осипшими гудками. Семерка крутила вальс по сельской обочине, а Машка задумчиво глазела на кидающиеся в лицо баннеры. Про бабку ее рассказывали странную историю…
Была ее бабка молода и красива. Муж, да, как водится, дети в деревне тоже были не редкостью. Но все еще посматривали на статную женщину с черными, как вороново крыло косами и голубыми, раскосыми, очерченными угольными ресницами очами и редкой для села белозубой улыбкой. Баловалась молодая жена ворожбой, лечением травами, заговорами и колдовством, да так умело, что чуть ли не каждый вечер какая-нибудь заблудшая душа постукивала кулачком в ее горницу.
Была и любовь у нее тайная, но невзаимная.
Появился он как-то за полночь. Собаки лаяли в такт его неспешным шагам, а луна ютилась в растрепанном пшене волос. На плече сидела черная зеленоглазая кошка, судорожно вцепившись в дорожный мешок.
Имени его никто не знал, да и нужды не было. Роговский стан слыл своими лошадями с шелковыми гривами и выносливостью, в три-четыре раза превышающей силы обычных меринов. Деревеньке нужен был кузнец вместо старого Антипа, который любил заложить за воротник, раздухариться, слопать чуть ли не целого поросенка и гонять визжащих баб, которых он и за семью не считал. Позже, по пьяни, сгорит он в собственной кузне.
Новый кузнец быстро смастерил, как бы сейчас сказали, конкурентскую фирму. Его старый дом и сарай быстро воспрянули духом, заблестели новой краской, забор гордо высился и пах свежей стружкой. Никто не знал, откуда пришел он и чем зарабатывал на жизнь. Девки тонули в его голубых озерах, а на плече всегда сидела неизменная Таисия с длинным, ловко уложенным в колечко хвостом, аккуратной мордочкой и розовым языком. Кузнец ласково поглаживал крохотное нервное животное, а девки украдкой вздыхали, глядя на то, как нерастраченная нежность достается простой животине.
Машкина бабка была изобретательнее всех. Сначала решила действовать, используя исключительно свое женское обаяние, жидкую сталь глаз и мягкость голоса. Кузнец терпеливо внимал ее сладким речам и приглашениям проводить ее до дому через березовую тихую рощу и теплое вечернее поле, скрывавшие в своих объятьях ни одну нежную пару, и только луна была невольным свидетелем жарких объятий и пустых клятв.
Таисия недовольно косилась на девок из деревни, Машину бабку же она ненавидела и не упускала возможности продемонстрировать свое недовольство, спрыгивая с плеча кузнеца всякий раз завидев ее черную копну волос в прорехе ворот.
Кузнец молчал и только ветер шевелил его русые волосы.
Тогда бабка в ту пору молодая и страждущая до мужских объятий вожделенного объекта решила сделать на кузница страшную, волнующую плоть присуху. В ход пошли старые заклинания из пыльных фолиантов и исковерканные православные молитвы, травы и цветы, с напоенного соками весеннего сбора, и какие-то порошки, оставшиеся ей от пожилой колдуньи, которая подобрала ее в детстве возле своей черной проклятой избы.
Ночью, заслышав храп нелюбимого мужа, погладив волосы уснувших от сонного зелья детей, молодая жена скользнула черной тенью через лес к избе возлюбленного.
Скрип калитки не спугнул тишину в доме, ни зажег свечей в опочивальне. Хитрая чертовка на цыпочках прошла в сени и удивленно стала в проеме двери: на кровати кузнеца сладко спала молодая девушка с черными, прямыми шелковистыми волосами. Ресницы чуть подрагивали в такт вздымающейся во сне нежной девичьей груди. Рука с дорогими кольцами и розовыми ногтями покоилась на загривке огромного пса иноземной породы, который мирно свернулся у ног молодой чаровницы.
Взгляд Машиной бабки искал присутствия в горнице кузнеца, но натыкался лишь на привычные ей вещи – ручник, вышитый красным узором, которым он вытирал пот, ящик с инструментом и длинный нож, который он часто и с удовольствием затачивал. На столе стоял накрытым нехитрый деревенский завтрак. Кузнеца не было и в сарае и в кузне. Отчаявшись что-либо сделать, незаметная от невидимого снадобья молодая женщина вылила из хрустального пузырька в графин ядовитую зеленую присуху, которая была огнем чресел для мужчин и смертью для женщин, и сгинула в ночь.

Молодая красавица застонала – рассвет, превращавший ее в черную кошку, уже красил багряными всполохами небо над полями и разлучал ее с мужем, которого отняла у нее судьба, превратив в пса. Так и жили они, снедаемые нежностью, любовью, страстью, грехом за умершего в младенчестве сына, и отравленные проклятием, которое упало на них свыше, не разлучавшее их ни на минуту, но и не дававшее встретиться даже на мгновение, когда день сменяется ночью, а ночь растворяется в молочном утре.
Тонкая рука потянулась к отравленной воде в графине и налила чарку. Пес беспокойно заворочался. Когда кузнец разомкнул ото сна тяжелые, отороченные шелковым пшеном веки, его Таисия была мертва. Черная шерсть слиплась на изогнутой спинке, розовый язычок безжизненно виднелся в сомкнутых кошачьих устах, хвост свисал с шелковых расшитых маками простыней…
Еще долго безутешный кузнец бродил по деревне, опустив сильные руки и не скрывая хриплых тяжелых стонов, еще долго ночами был слышен истошный вой пса, от которого кровь стыла в жилах всех деревенских.
Машина бабка поняла, что смертный грех взяла на душу, и что не кошка, а молодая девица пала от ее любовной присухи. С растрепанной гривой и мутным взглядом преследовала она кузнеца, не слыша ругани родственников и сплетен бабья, забыв мужа и детей, снедаемая страстью. Наконец, морозной ночью достала она с полки старый тонкий ключ от ларца, пошептала над ним и отнесла на порог кузнецу. Ключ расплавил февральский снег и окрасил багряным ободком крыльцо. Утром ларец с душой кузнеца она принесла к себе в горницу. Молодого парня не видели в его домике до самой смерти старой колдуньи, забытой мужем, детьми и внуками. В мертвой сухой руке старухи нашли резной позолоченный ключ от массивного ларца.

Машка шла по деревенской стежке, ломая офисные каблуки и тихонько твердя про себя разную нецензурщину. Вот миновала она погреб, где маленькие прятались они всей гурьбой от старой седой бабки, дрожа от ее проклятий. Вот летняя кухня, куда иногда они приезжали несколькими машинами на шашлыки и красное молодое вино. Наконец добралась она и до двери дачи, заколоченной на осень деревянным брусом. Машка вытащила из-за бочки острый топор для чурбачков и, раздирая в кровь белые ладони, стала отчаянно долбить тяжелое дерево. Соседский пес глухо заворчал, но уважительно решил не лаять на любимую Машу, которая всегда гладила его седую холку и подсовывала самые лакомые кусочки.

Дверь нехотя уступила напору молодой дамы и со скрипом распахнулась. Запах нежилого помещения и свежего бруса тонкими иголочками вонзился в вздернутый носик девушки. Ларец…где же он…Взлетев босиком на чердак, Маша судорожно стала раскидывать лежащие грудой отсыревшие, неизвестно для чего лежащие тут ватники и старинные шали. Чувство фатализма пронзила ее сердце. Да – вот, что заставляло бабушку ненавидеть маленьких внуков и внучек, вот что хранила она у себя на чердаке, а ключ поглаживала на старой морщинистой шее, вот почему отдал ей эту диковину отец и передал последние слова Машке – «Машка и есть его возрожденная любовь», вот что не давало Машке-Японцу обратить внимание хоть на одного красавца-парня в институте и на работе. Ларец оказался в самом низу. Тусклый жемчуг кое-где сохранил свою округлую форму, позолота была гораздо ярче и благороднее, чем на ключе, скважина манила своей тайной.

Ключ легко вонзился внутрь, как будто ларец открывали только вчера. Затаив дыхание, Машка-Японец перекрестилась дрожащей рукой и распахнула старую развалину. Нежное чувство охватило ее сердце, тепло потекло по необласканному девичьему телу и замерло в коленках. Небывалая страсть охватила Машку и она со стоном опустилась на пол. Черная грива стала мягче и шелковистее, руки очертили какой-то знак и стали кошачьими лапами. В глаза ей смотрел самый любимый человек на свете. Солнце запуталось в его волосах, а на улице звенел осенний день.